A Sinistra | А Синистра | Левый Путь - Виктор Олегович Пелевин

Пользоваться справкой мне по-прежнему не хотелось.

– По той же причине, – продолжал Ломас, – о сверхъестественном не говорил, например, Конфуций…

– А в Вольнобеге есть любовь? – спросил я. – Я не помню, чтобы на ней ставился акцент. Во всяком случае, в тех трудах, которые я читал.

– Скоро выясним, – ответил Ломас.

– Агапе, – повторил я, как бы пробуя слово на вкус. – Агапе… Получается непоследовательно. Сначала карабкаться к вершинам личного могущества, не считаясь с жертвами и обстоятельствами, а потом вдруг возжелать любви…

– Но разве не так было с людьми во все времена? Любовь действительно наивысшее из благ. Здесь сомнений нет.

– Марко шел левым путем, – сказал я. – Если он попросит у Исполнителя любви, это будет по меньшей мере странно…

– Я не знаю, как к этому отнесется гомункул, – ответил Ломас. – Но если он действительно исполняет желания, риск ошибиться при таком выборе наименьший.

– Я подумаю, – сказал я.

– Лучше просто запомните.

– Хорошо, – согласился я. – Любовь. Агапе. Похоже на кушетку.

– В каком смысле?

– Такая у меня ассоциация. Прилечь на агапе…

Ломас налил мне еще коньяку.

– Прилечь удастся вряд ли, Маркус. По мере приближения к финалу ваша жизнь будет… Как бы выразиться… разгоняться и упрощаться.

– Почему вы так думаете?

– Вы знаете, что такое эффект де Лаваля?

– Нет.

– Это из ракетного дела. Когда газ проходит через сужающуюся часть сопла, его скорость увеличивается. Ваша история – это переплетение разных сюжетов, в которые вовлечено множество персонажей. Нарратив сужается – скоро финал. Значит, интенсивность событий будет нарастать. Во всех триллерах развитие к концу убыстряется, а параллельные сюжетные линии распутываются.

– Триллер? Да это чистый хоррор.

– В любом случае будьте начеку. Ожидайте чего угодно.

– Сразу приду к вам.

– Я не уверен, Маркус, что мы сможем встретиться.

– Почему вы так решили?

– Я объясню, – ответил Ломас. – Сеть, генерирующая ваш трип, сделала ряд любопытных запросов. Она консультировалась с юридическими алгоритмами относительно вашего договора с бутиком. Так вот, по его букве, нейросеть может ограничить наши контакты в любой момент… Она может даже подделать наши встречи. Могла подделывать с самого начала…

Я сглотнул и кивнул.

– Есть еще одно тревожащее меня обстоятельство, – продолжал Ломас.

– Что именно?

– Вы подписали договор кровью.

– Но…

– Я знаю все «но». Вы в симуляции, и это часть игры. Но проблема здесь не юридическая, а оккультная. В том измерении, где вы подписывали договор, ваша кровь была реальной. Там же решится и судьба вашей души… Это не шутка.

Я почувствовал тревогу. Если меня пугает даже Ломас, значит, дело плохо.

– Что мне делать?

– Верьте в спасение. Крутите, пока возможно. Вы не представляете, как мне важно, чем это кончится.

Часы в виде ангела с косой, стоящие на столе, издали тревожную трель. Ломаса ждала другая встреча.

– Я буду за вас молиться, – подвел итог адмирал и поднял хрусталь. – Ну, на посошок…

***

Когда я пришел в себя, в моем сознании пульсировали три слова. «Любовь» и «кушетка». И еще почему-то греческое «агапе».

Отправляясь к духу, я хотел узнать, чего мне следует попросить у гомункула. Вряд ли он советовал кушетку – во дворце Эскала их много и так. Оставались «любовь» и «агапе».

В библиотеке герцога нашелся греческий словарь – и через несколько минут я выяснил перевод.

«Агапе» означало почти то же, что «любовь». Но имелось в виду не увеселение, которому можно предаться на кушетке (признаюсь, это была моя первая мысль), а нечто возвышенное. То, как нас любит Бог (если он и правда нас любит) – и то, как мы должны любить его сами.

Кушетка тут ни при чем. Ответом духа определенно было слово «любовь» в его высоком смысле: я получил его дважды, по-итальянски и по-гречески. Как ни странен казался такой совет, сомнений насчет его смысла не оставалось.

Идти к Исполнителю я не был пока готов. Гомункул, однако, не терял меня из виду даже тогда, когда я про него не думал.

Однажды утром он приснился мне перед самым пробуждением – и я запомнил нашу встречу так ясно, как если бы она случилась наяву.

Во сне он походил на восточного владыку, услаждающего себя в роскошных термах. Все вокруг сияло розовым перламутром, благоухало, и я плескался в сияющей влаге рядом с гомункулом. Я не различал его лица – только запомнил, что тело его было лишено волос и походило на сопряжение множества светящихся сфер.

– Ты устремляешься по многим путям сразу, Марко, – сказал гомункул. – Так ты не придешь никуда. Поэтому я помогу тебе. Во-первых, я исцелю тебя от падучей…

Он щелкнул пальцами, и мне показалось, будто с меня сорвали рубашку.

– Во-вторых, я избавлю тебя от сумрачного духа, к которому ты ходишь на поклон. Нельзя служить двум господам, ибо… Ты знаешь дальнейшее сам.

Он снова щелкнул пальцами, и теперь мне почудилось, что с меня сорвали еще и кожу. Впрочем, больно не было.

– Заверши земные дела, – сказал гомункул. – Если они запутаны и сложны, можешь просто бросить их. Неизбежное близится…

Он щелкнул пальцами в третий раз, и этот щелчок привел меня в чувство.

В тот же день я убедился, что это не был простой сон. Фигурина Ломаса исчезла. Тот, впрочем, уже дал главный совет, озадачивший мое сердце – но грустно было думать, что духа-покровителя у меня больше нет. Как нет и гримуара…

Но, может быть, у меня появился новый покровитель, рядом с которым прочие не нужны? Пока я не знал. Понятно было одно: гомункул велел завершить земные дела.

Важнейшим из них, конечно, оставалось производство золота для Венеции – в «Приюте Согрешивших и Кающихся» скоро ожидался очередной выпуск.

Меня это тяготило. На курс записалась компания весьма приятных молодых людей из Рима. Не знаю, почему слуги Эскала отобрали именно их – толстяков было только двое, зато все без исключения оказались умны и толковы.

Они не слишком верили, что я обучу их трансмутации, подозревали во мне шарлатана – и, видимо, сами собирались стать шарлатанами, уверенными в своем куске хлеба (не этому ли промыслу учит сам воздух нашего времени?). Наше общение они рассматривали как первый шаг на долгом алхимическом пути. В общем, типичные молодые студиозы, попавшие вместо Сорбонны в место попроще.

Один из них, светлокудрый Игнацио, радовал меня больше других. Я чувствовал в нем пытливую и отважную душу; он чем-то напоминал меня самого в те дни, когда я начинал свое обучение. Его интересовало не столько золото, сколько тайны мироздания